Мет Уаймен - За стеклом [Коламбия-роуд]
Не припомню, как мне удалось уснуть, но, должно быть, спала я довольно крепко, потому что, открыв глаза на следующее утро, долго и недоуменно озиралась вокруг. Едва я успела навести резкость на незнакомую обстановку, как на кончик моего носа уселась бабочка. Она балансировала там, и крылья павлиньей расцветки, похоже, захлопали — в точности, как и мои ресницы. Стоило мне ахнуть, и она упорхнула. Оторвав голову от подушки, я обнаружила, что вся комната заполонена бабочками: они лепились к столбикам кровати и распахнутым занавескам, перелетали с места на место в протянувшейся через всю комнату полосе солнца, словно здесь был какой-то лужок, а вовсе не верхний этаж многоквартирного дома. Сквозь открытое окно было слышно, как практикуется в гаммах некая оперная дива, обитательница квартиры в противоположном углу квадратного двора. Еще я почуяла запах черной патоки и задумалась: что же, интересно, стряпает там Вилли?
— Какие люди! — приветствовал он меня, хоть и стоял, повернувшись спиной. Я затянула поясок на шелковом кимоно, которое нашла в гардеробе Добряка среди множества жилетов-пуховиков. — Будешь яичницу? — спросил он. — Я могу приготовить глазунью, а могу вообще ничего не готовить.
— Спасибо, — сказала я, — меня вполне устраивает второй вариант.
Добряк стоял посреди кухни. Вместо рубашки на нем красовался передник, полосатый, как зубная паста. Замешивая тесто в большой фарфоровой миске (при этом его мясистые плечи поочередно вздувались и опадали), Вилли заявил мне, что глазунья — лучшее утешение, какое только можно придумать. Но я сказала, что перекушу где-нибудь по дороге на работу. Не потому, что хотела избежать необходимости присесть и обсудить свои невзгоды, а из-за странностей, которые я только теперь начала замечать и которые вовсе не ограничивались отведенной мне спальней.
— Зачем тебе столько бабочек? — спросила я, медленно поворачиваясь, чтобы как следует разглядеть всю обстановку: сплошь покрытые трепещущими крылышками бамбуковую мебель, вязаные коврики и туземные барабаны. — Ты их что, коллекционируешь?
Два окна лоджии открывали вид на городские крыши, на стене небольшой рисунок гуашью в позолоченной рамочке — эскиз натюрморта с опрокинутой набок вазой. Я сперва даже решила, что Добряк дурачится, когда услышала в ответ:
— «Пестрых дам»?
— Кого?
— «Пестрые дамы», или репейницы. Так их еще называют, — проворчал он, обходя меня стороной, обе ручищи в муке. — В каждой профессии есть доля риска. Принял вчера партию златоцвета, забыл закрыть на ночь окно, и вот извольте радоваться!
Вилли открыл шкафчик под раковиной и шагнул в сторону, чтобы продемонстрировать мне охапку изогнутых багряных бутонов и выпустить оттуда еще пару красивых трепещущих бабочек.
— Я бы давно отправил цветы на прилавок, но не хочу связываться с этими проклятыми тараканами, что порхают вокруг. Я бы чувствовал себя деревенским дурачком в массовке у Диснея.
— Было бы очень мило, — возразила я. — Бабочки такие красивые.
— Циско, — предостерегающе пророкотал он, чтобы я не забывала, с кем имею дело. — Златоцвет останется здесь, пока улицы не накроет ночная мгла.
Я решила сменить тему, не желая испытывать терпение человека, отнесшегося ко мне с таким участием. Вилли уже отвернулся к миске с тестом.
— Это обычный пирог? — спросила я. Добряк, похоже, был занят выпечкой одного из тех пирогов, что, нарезав квадратами, продают на народных гуляниях.
— Естественно. — Вилли взвесил на ладони порцию теста. — А на что, по-твоему, это похоже?
— Пахнет замечательно. Мужчины, умеющие печь, — самые лучшие на свете.
— Да ну? — вновь повернулся ко мне Добряк. — Ты так думаешь?
Пришлось улыбнуться. Не умеющий скрывать своих чувств, Вилли казался настолько прозрачным, что я почти видела за его спиной уставленную цветами этажерку.
— Чудесно, когда готовишь для кого-то, — сказала я. — По-моему, самые вкусные на свете пироги люди пекут для любимых.
Называть имя Роуз не потребовалось; Вилли и без того внезапно утратил способность смотреть мне в глаза.
— Если хочешь, могу занести его в больницу, — предложила я. — В последнее время я все чаще там бываю.
— Нет нужды, — обтерев о передник руки, он выудил пачку сигарет из кармана у пояса. — Роуз вымелась оттуда вчера вечером.
— Сбежала?
— Ладно тебе, ее выписали. Сняли гипс, и Роуз тут же заявила, что может ходить самостоятельно. Потом, правда, послушалась моего совета и села в такси.
— Она кажется такой независимой, — сказала я, — но ты, наверное, все равно доставил ее домой в целости и сохранности.
— Всегда так и делаю, — успокоил меня Вилли, — надо бы, пожалуй, заглянуть к ней попозже. Может, ей требуется какая-нибудь помощь.
— Покормить ее пирогом, например, или удовлетворить аппетиты иного рода.
Добряк, кажется, смутился, да и сама я немного сконфузилась от собственного выпада. Хотя я сама запуталась в своих отношениях со Слимом, я твердо решила вынудить Вилли обсудить наконец его собственные проблемы. Вытащив сигарету, он заткнул ее за ухо и, к моему облегчению, усмехнулся.
— Роуз беспокоится за тебя, Циско. Мы оба беспокоимся.
— Значит, она ввела тебя в курс событий?
— Картинка на экране ноутбука была вполне красноречивой, — покачал головой Добряк. — Я примчался, чтобы отвезти Роуз домой, и нашел ее приклеенной к веб-сайту вашего хозяина.
— Кого же ты увидел?
— А какая разница? Рыбка в банке и есть рыбка в банке, с какой стороны ни гляди.
— Все меняется, когда попадаешь внутрь, к другим таким же рыбкам, — вздохнула я. При мысли о двух рыбках, остающихся пока в аквариуме, я снова пришла в волнение. Минуту спустя я поняла, что неприлично таращусь на Добряка, но тот, кажется, не принял это на свой счет. Лишь воспользовался затянувшейся паузой в разговоре, чтобы закатать рукава чуть повыше. Словно работа, ждавшая его впереди, обещала быть грязной.
— Хочешь, расскажу, что я увидел? — спросил он.
— Давай, — я присела за стол. — Хуже от этого мне все равно уже не сделается.
— Циско, я увидел троих человек, живущих в одном доме.
— Значит, ты выбрал не ту камеру, — заметила я. — После вчерашнего я больше не смотрю телешоу с участием мужчин.
— Ничего из ряда вон выходящего.
Я поведала Добряку про Слима и его выходку у кухонной мойки. И глазом не моргнув, Вилли пожал плечами:
— По крайней мере, твой парень ценит чистоту.
— Я говорю про его член, а не про мытье посуды!
— Вот-вот, другие мужики на его месте не стали бы споласкивать ни то ни другое.
— Ты не шокирован?
— Твой бойфренд не имел понятия, что на него кто-то смотрит. Все мы ведем себя иначе, когда думаем, что совершенно одни.
— Неужели? — кисло переспросила я.
— Поверь мне, — сказал Добряк и дал мне время это обдумать. — Все до единого.
Я попыталась выдержать его взгляд, но Вилли уже добился своего. Думая только о мальчишках, я все это время как-то упускала из виду, что могли видеть люди, наблюдавшие за мной. Те вещи, которые я делала, будучи предоставлена самой себе.
— Посмотри на меня, — сказала я. — Ты вогнал меня в краску.
— Посмотри-ка лучше на меня! — Добряк протянул ко мне руки, ладонями вниз. Пошевелил пальцами, и десять перламутровых ногтей заблистали на солнце. — Я еще помню, как ты трудилась над этими красавчиками. Стыд-то какой.
— Вилли, да я просто привела твои ногти в порядок. Ерунда. — По всей вероятности, больше народу видело меня нагишом, чем заметило его ноготки. — Одному богу известно, чем я могла заниматься в кадре, — сказала я, — но это наверняка покруче, чем выставить себя человеком, умеющим ценить маленькие удовольствия вроде чистых ногтей.
— Ты умеешь хранить тайны? — спросил Вилли, стряхивая с себя образ цветочника в переднике, и я обмерла, когда он раскрыл мне самую интимную тайну из всех, что я слышала в своей жизни. Это признание все расставило по местам и во многом объяснило его неохоту продвинуть свои отношения с Роуз. — Скажи-ка теперь, что это не помеха, — вдруг закончил он, словно передавая мне право сделать очередной ход.
— Но ведь для этого есть таблетки! — сказала я. — Инъекции всякие. Полный набор всевозможных методик. Импотенция — процветающая индустрия, если так можно выразиться.
— Порой лекарства бессильны, — постучал себя в грудь кулаком Добряк Уильям. — Надо, чтобы это шло прямо отсюда, или пусть не идет вообще.
— Чепуха.
— Это чисто мужская тема. — Тут на ухо Вилли села бабочка, но он, кажется, не возражал. — Мне просто казалось, что тебе полегчает, если ты узнаешь про мои интимные проблемы, но я и не рассчитывал, что ты сумеешь меня понять.
— И ты считаешь, что Роуз не захочет из-за этого иметь с тобой дело? — Я откинулась на спинку своего стула. — Ну и ну! Только мужчине могут прийти в голову подобные мысли. Господи, Вилли, да поделись же с ней. Ты сдвинешь дело с мертвой точки.
